Пара безухих голов карибу пусто таращится вниз, пока Альберт размахивает складной тростью, колотит по вещам и поднимает шум. Три громких удара – и раздается голос:

– Интересно знать, хоть кто-нибудь подаст мне «Гилби»? Джек! Это я слышу Джека? «Гилби» с тоником, и взболтать. Только не пей по дороге, Джек. Я чувствую, когда у меня отпивают. Джек, ответь. Куда ты делся?

Альберт обращался более-менее в сторону молодого человека, стоящего всего в полуметре от зоны досягаемости трости с красным набалдашником. Слепой, как всегда, все расслышал правильно: рядом с ним действительно был Джек. Альберт размахивал тростью. Джек уворачивался. Джек из тех нелепых типов, которые носят костюм для сафари и на улице, и дома. «Я знаю, что ты рядом, Джек. Я тебя чую», – укорял Альберт, а Джек только поднял палец к губам – беззвучное игривое напоминание, чтобы остальные помалкивали и подыгрывали его проказливой попытке выяснить, как близко можно подобраться к Альберту, не получив при этом тростью.

Порой Джек готов осаждать Альберта больше часа подряд. Все знают, что это добродушное развлечение. Джек рыскает туда-сюда на безопасном расстоянии, подгадывая нужный момент, чтобы подкрасться к Альберту, пока тот слабо размахивает тростью и просит, чтобы брата наконец прогнали и оставили его в покое.

А вот и Хайрам, дребезжит по ковру в сторону действа. Исходя из его скорости можно было рассчитывать, что до порношкафчика он дойдет приблизительно через две-четыре минуты – в зависимости от свободного места между столиками и стульями и скорости, с которой братья будут убирать лампы, пепельницы и кашпо со столешниц и передвигать мебель, чтобы протиснулись ходунки Хайрама, пока он кричит:

– Где ужин? Пора ужинать! Кто из вас, господа, отвечает за ужин?

Кто же, как не Джейсон, Джошуа и Джеремайя? Эти трое уже складывали салфетки (Джейсон), пересчитывали ножи (Джошуа) и протирали сухой тряпкой чрезвычайно длинный прямоугольный дубовый стол (Джеремайя). Все мы за этот стол не помещаемся, но выходим из положения благодаря приставленным по углам складным столикам и маленьким рабочим столам, а также благодаря тому, что располагаем стулья впритирку. Никто не чувствует себя в изгнании на кушетке, практически все могут добраться до еды, никому не приходится есть на весу. Минусы же здесь – план рассадки, то есть кто с кем сидит, и все вытекающие отсюда тонкости: такие неразрешимые проблемы, как левши и правши на расстоянии удара локтем; воинствующие вегетарианцы, которые стремятся отсесть подальше от мяса; равномерное распределение красных и белых вин; непримиримые фракции – например, на ум приходят близнецы и молодые отцы, – которым настолько важно их содружество, что они прогоняют с мест других; застарелые ожесточенные междоусобицы, серьезные аллергии на злаковые, кто пьет чай, кто не ест соленое, как долго ждать, когда какой-нибудь пьяный шутник в конце стола бросит первую за вечер булочку. Идеальный план так и не выработали. Мы бы и вовсе от него отказались, но и этот вариант уже опробован – с не самыми вдохновляющими результатами. Поэтому план рассадки существует, пишется каждый раз с нуля, обновляется, потом пересматривается, редактируется и стирается, замазывается, надписывается, корректируется и пишется вновь цветным карандашом по строительному картону – Джеремайей, хранителем шкатулки с бархатной подложкой, где лежат серебряные таблички с именами. Садиться полагается там, где велит твоя табличка. Если не хочешь садиться там, где велит табличка, полагается известить Джеремайю, чтобы он сказал: «Ну тогда, блин, садись где хочешь».

Он, Джейсон и Джошуа накрывают стол(ы). Джеремайя знает свое дело.

– Не забывайте налить воду в графины. Возьмите еще льда у Клейтона. Где мельницы для перца? Эти подложки разверните так, чтобы изображение головы льва находилось в верхнем левом углу. Свиную корейку ставим здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. Горох можно поставить здесь, здесь и вон там. Запеканку – сюда, сюда, туда и сюда. Не забудьте про мармиты. Дай сюда блюдце для масла. Оно же все захватанное.

Потом он принялся расставлять те самые гравированные серебряные таблички. Рядом без толку ошивались зеваки со стаканами, проверяя, куда их отправит Джеремайя, и время от времени спрашивая, пока он надписывает имена в своем плане с цветовой азбукой: «Может, для разнообразия втиснешь меня поближе к окну?» или «А можно не сажать рядом с Монго?»

– Посмотрим, – отвечал Джеремайя и продолжал рассадку как ни в чем не бывало.

Лично я тоже люблю сидеть у окна. Там есть преимущество в виде свежего воздуха, если станет совсем душно. Большой минус, если об этом вообще нужно напоминать, – вид на луг и на людей на нем, которые жмутся друг к другу, чтобы согреться. В прошлом я раз-другой случайно выглядывал и выхватывал за стеной сада лицо в свете костра. Или это мне мерещилось. Но лицо тут же пропадало, и все, что в краткий миг вдруг казалось в нем знакомым, тоже пропадало, и я уже не мог бы ответить, кто мне там померещился или чем именно лицо так привлекло внимание. Наверное, всем близок этот обескураживающий опыт. Когда замечаешь кого-нибудь вдали, кого-нибудь из прошлого. Кого-нибудь важного. Это так и встряхивает – неожиданное замешательство, ожидание. Но дело в том, что чаще всего этот человек вовсе не знаком. Возможно, вы уже даже громко крикнули «Привет!» и тут же почувствовали себя глупо и виновато, потому что он смотрит на вас с опасливым, но в то же время обнадеженным выражением. Оказывается, это незнакомец. Так что же в нем было знакомо? Контур носа? Другими словами, почему профиль или осанка незнакомца могут так сильно и болезненно нас взбудоражить? В приложении к моей ситуации этот вопрос может звучать так: чем так соблазнителен и страшен вид из приоткрытого окна и почему я иду к своему месту за столом с такими томлением и ужасом? Само собой разумеется, страх перед видом за окном портит аппетит.

Над головой мигали тусклые люстры на двадцати золотых шнурах. Длинная змеящаяся очередь к бару становилась все короче. Ходунки Хайрама стукнули по половицам. И еще раз. Мне показалось, ему на ножках не помешают резиновые подкладки, чтобы приглушить стук и увеличить трение. Хотя, возможно, когда-то подкладки были, да отвалились. Звук был такой, будто Хайрам долбит пол мастерком. С каждым шагом он царапал пол. Мне не хотелось говорить об этом Хайраму. Из динамиков доносилось сопрано, лаяла собака, люди в сложных обстоятельствах изо всех сил старались развлечься и не впасть в депрессию; а пол в любом случае рябой и ободранный, сколько мы его помним. К чему обострять?

Хайрам замешкался и пронзил меня взглядом. Его раненая рука раздулась и стала совсем большой. Он сделал неглубокий вдох. Ему было тяжело, на лице ходили желваки.

– Даг, – произнес он, – удостоишь нас сегодня костюмированным танцем наших предков?

– Мелькала такая мысль.

– Думаю, скажу за всех, что в эти вечера мы все с нетерпением ждем твоих выступлений.

– Рад слышать, Хайрам. По-моему, нам как семье важно ежегодно себе напоминать, кто мы такие и откуда пришли, в культурном смысле. Король кукурузы – такая же часть нашей коллективной истории, как и, например, эти звери, которых подстрелил отец… – Я махнул в сторону гепарда и пары облезлых гну, висящих рядом на стене, исполосованной потеками дождя.

Хайрам кивнул:

– Совершенно верно, Даг. Я всегда жду этого зимнего вечера, когда ты раздеваешься и надеваешь маску из дерева и шерсти.

– Да.

– Особенно люблю погоню через библиотеку. Незабываемый опыт.

– Меня тоже всегда радует, Хайрам.

– Крики сильных молодых людей, звучащие в ночи, возвращают меня во времена моей молодости. В те дни мы знали боль, знали не понаслышке. Откуда у тебя цветы?

– От Уильяма.

– Их надо подрезать и поставить в вазу, пока не завяли.

– Я как раз искал вазу.

– Где-то есть. Найдешь, – сказал он, вцепившись в ходунки здоровой рукой; с трудом распрямился, продвинул ходунки по полу, с трудом сделал еще один шаг (на край ковра с вязаной бахромой, которая запуталась из-за ножек ходунков) к дубовому столу. – Не знаю, как ты, но я умираю с голоду. Я бы полкоровы съел, будь у меня свои зубы. Не забывай следить за зубами, Даг.

– Не забуду.

– Чистишь